"Мы вступаем в интересную фазу, когда возникает политика" - Интервью с профессором МВШСЭН

Левая мысль в России начала понемногу реабилитироваться после её дискредитации в годы падения Советского Союза, и что самое удивительное, это возрождение начинает исходить не от крупнейших коммунистических партий, а от инициативных групп и политологических объединений. Одним из таких объединений является ИГСО. Институт глобализации и социальных движений является на данный момент ведущей левой аналитической организацией не только в России, но и на всём постсоветском пространстве. О перспективах развития аналитической политологической мысли рассказывает директор ИГСО, главный редактор сайта «Рабкор», профессор МВШСЭН Борис Юльевич Кагарлицкий.

В чём заключается основное направление деятельности ИГСО, чем институт занимается каждый день, каковы его основные достижения?

У ИГСО довольно длинная история, на первоначальном этапе мы с Михаилом Делягиным создавали Институт проблем глобализации, потом мы разделились на ИГСО и ИПРОГ, который остался за Делягиным, и до сих пор мне периодически кто-то звонит и спрашивает, как связаться с Михаилом Делягиным, в связи с этим я постоянно попадаю в тупик, потому что у него очень часто меняются телефоны, и некоторые могут подумать, что я не даю им номеров, потому что не хочу. А ИГСО поставил перед собой сразу несколько задач. Первая задача, которая была наиболее заметна буквально с первых лет существования института, состояла в том, чтобы создать своего рода мостик между интеллектуальной левой средой в Европе и аналогичной средой, которая только начала формироваться, в России. Обратите внимание, что если вы посмотрите на нашу деятельность в начале ( где-нибудь в 2007-2008 году, когда все только запускалось), то важнейшая задача была в том, чтобы вывозить людей на различные международные мероприятия: Европейский социальный форум, протестные мероприятия, у которых была ещё и содержательная часть, к примеру протесты против Большой восьмёрки в Ростоке, там наряду с какими-то весьма освящёнными прессой демонстрациями и протестами, были семинары, дискуссии, мини конференции и т.д. Тогда делалась довольно большая организационная работа, и, кстати говоря, что очень любопытно, многие люди, которые с нами поехали, в чём-то участвовали, потом заняли определённую нишу как журналисты и политологи. Как правило, они все более-менее придерживаются левых взглядов, но совсем не обязательно. Любопытно, что среда, которую мы формировали, конечно, тяготеет влево, но до известной степени. Мы способствовали формированию именно профессиональной среды. Посмотрите, кто писал в Рабкоре, появлялся на ранних этапах, то вы увидите, как раз тех людей, которые состоялись как профессионалы без очень сильной идеологической коннотации, во всяком случае не как приверженные партийные деятели. Это задача уже в какой-то степени была выполнена, и она уже ушла на второй план. На первый план вышло другое, именно формирование сообщества аналитиков потенциально, кстати говоря, политиков. Но политиков не уличных, а людей способных заниматься политическим содержанием, стратегией, вырабатыванием политических концепций, и опять же применительно прежде всего на левом фланге.

Особенностью ИГСО как организации в том, что мы прежде всего организация несектантская, т.е. сразу все те, кто создавал институт вместе со мной, это и Анна Очкина, и Василий Колташёв, избрали себе задачу, наоборот, преодолеть сектантские тенденции в левой политике и сделать её в конечном счёте частью мейнстрима. Что в полной мере не удалось. Однако, на мой взгляд, да, это не удалось, но не удалось не из-за нас, а скорее из-за того, что в России вообще всё не очень хорошо с политикой. Если в России в ближайшие год, полтора, два-три начнётся реальная политическая борьба, как раз будет ясно, насколько удачна или неудачна была наша работа, потому что мы формируем определённые нормы поведения, критериев работы, которые на самом деле не востребованы за отсутствием политики. Но они могут оказаться очень даже востребованы, если ситуация изменится, и тогда увидим успешно мы работали или нет. При создании института у нас была модель. Эта модель – Транснациональный институт в Амстердаме, это очень интересная организация, которая собрала левых интеллектуалов и политиков из разных стран. И её эффект в полной мере сказался где-то в начале двухтысячных годов, когда как раз начались Всемирные социальные форумы, возникло антиглобалисткое движение. В значительной мере это было результатом TNI (Transnational Institute), опять же в какие-то моменты казалось, что организация работает впустую, но в какое-то мгновение это всё переломилось, когда появилось востребованность определённого рода деятельности. В эту секунду и стало понятно, что работа была не впустую. Поэтому на сегодня ИГСО более похож на академическую структуру, аналитическую организацию, think tank, как называется на английском, но, на мой взгляд, потенциально это ещё и кузнеца кадров.

Следующий вопрос немного теоретичен, но не лишён некоторой практической составляющей. Как развивается марксистская теория в эпоху после мирового финансового кризиса?

Сказать, что теория как таковая сильно развивается, было бы сильным преувеличением, потому что, на мой взгляд, можно говорить об определённом кризисе марксизма, но это не первый, и не последний кризис, и в этом нет ничего страшного. Потому что кризисы марксизма отражают изменения и кризисы самого капитализма. Т.е. марксизм находит определённые модели для понимания того, как работает и воспроизводится капиталистическая система, когда эта система вступает в кризис, что, казалось бы, соответствует марксистским прогнозам, то обнаруживается, что сами привычные модели, которые были наработаны марксистскими теоретиками, оперативно не работают. Другими словами, нужно анализировать сам кризис, а это не система в нормальном состоянии. После мирового финансового кризиса мы видим затяжной кризис воспроизводства капиталистического общества, который привёл к тому, что марксистская теория в известной степени оказалась перед рядом новых вопросов, в частности, один из этих вопросов состоит в том, что классовая структура буржуазного общества очень ослабела. Это не значит, что нет классов, как иногда утверждают, а значит, что классы стали рыхлыми, неустойчивыми и гораздо менее определёнными, менее структурированными, чем они были раньше. Более того, их внутренняя структура тоже начала меняться, а значит меняется роль и характер их политики, потому что многие партии, которые опирались на стабильный устойчивый класс, зачастую уступают место каким-то популистским движениям или вообще меняют свою классово-социальную природу. Например, те же французский социалисты, которые из партии квалифицированных рабочих и госслужащих, превратились в партию буржуазной элиты и финансового аппарата.

Сейчас основная задача марксизма - ответить на те изменения, которые произошли в буржуазном обществе. На мой взгляд, это очень интересно, и у российского марксизма есть очень большая перспектива, потому что он как раз менее закреплён институциально. Когда вы закреплены институционально, вы продолжаете играть какие-то роли, даже если эти роли уже устарели. И с другой стороны, вакуум, возникший в результате кризиса марксизма, был компенсирован или заполнен всякого рода постмодернистскими идеями: концепцией Хардта и Негри, или просто феминизмом, заботой о экологии, правах животных, ЛГБТ и так далее. В методологическом отношении это всё тоже разновидности постмодернизма. Любопытно, что феминизм, который вырос на определённой и вполне обоснованной критике марксизма, показывая, что тогда марксизм проявлял ограниченность в женском вопросе, превратился в организованную интеллектуальную мистификацию. Когда вы отказываетесь обсуждать какие-то острые социальные вопросы, занимая дискурсом об угнетении женщин. Причем совершенно понятно, что подавляющее большинство женщин не разделяют этого дискурса. Это очень важная вещь, когда феминистки говорят от лица женщин, но не опираются на них, они взамен опираются на институции, построенные вокруг университетов, политических структур, которые созданы мужчинами, но разделяющими феминистскую идеологию. Поэтому я и говорю, что российский марксизм имеет большую перспективу и менее заражён такими вещами. Он вынужден будет решать более практические вопросы, даже не потому, что этого хочет Бузгалин или Кагарлицкий, а потому, что мы вступаем в интересную фазу, когда возникает политика. В России политика не трансформируется, как на Западе, где она отчасти разлагается. А в России будет происходить как раз её формирование, не было у нас привычной политики, и вот сейчас она появится. И это очень интересная ситуация, которая даёт возможность из ничего творить что-то. У нас есть работа ИГСО, на ряду с моей работой, там же деятельность Василия Колташёва, Тарасова, Анны Очкиной по социологии, группа вокруг Глузгалина, Калганов, группа, которая создаёт журнал «Альтернатива». Довольно интересные вещи происходят и в провинции. Если мы посмотрим на то, как сейчас развиваются дискуссии в том же Екатеринбурге, Перми, Сибири и других регионах, то увидим, что там идут очень интересные процессы, можно вспомнить того же Андрея Корековцева, который выпустил книгу во втором издании «Марксизм, полифония разумов», это показывает, что данная игра начинается. Очень большой вклад будет внесён людьми на местах, опять-таки Анна Очкина, которая в Пензе понемногу создаёт что-то вроде школы, она становится центром притяжения для молодых исследователей, поэтому мне кажется, что перспектива здесь есть, и это только начало. Будущее тоже в значительной мере будет зависеть от совмещения теории с практикой.

Продолжая тему распространения марксистских идей. Воспринимает ли современная молодёжь идеи марксизма?

И да, и нет. Возникла очень забавная ситуация, когда часть молодёжи уже воспринимает марксизм как иностранную западную теорию, которую принесли ребята, учившиеся во Франции, или в Англии, или особенно США, т.е. любопытным образом марксизм был занесён еще в конце 19 века, прежде всего из Германии, потом он был вполне органично воспринят, а сейчас мы имеем своего рода реимпорт марксистских идей, дискурсов. Модный марксизм стал почти частью идеологии хипстеров до какой-то степени. Вот эта мода на марксизм мне нравится, поэтому, когда говорят – воспринимается ли марксизм, я привожу вот эту моду, ведь сейчас куча книжек выходит. Обратите внимание, вы идёте в «Фаланстер» сколько там книжек, в том числе переводных. Можно встретить очень много, по выражению одного моего украинского коллеги, леворадикальных пижонов: он приехал на какую-то московскую леворадикальную тусовку и был поражён обилием такого рода представителей марксизма. Я не уверен, что вот это хорошо.

Т.е. в этом плане, реабилитация марксизма произошла в молодёжном сознании, но не факт, что это именно та часть молодёжи, которая сможет двигать теорию и двигать практику. Мне, кажется, настоящее оживление и реабилитация молодёжи произойдёт тогда, когда та молодёжь, что сегодня идёт за Навальным, начнёт ставить более серьёзные вопросы, когда выйдет за пределы разговора о коррупции или о том, что всё плохо, прогнило, пора менять, и начнёт ставить перед собой более серьёзные вопросы, то вот тогда они довольно быстро, стихийно столкнутся с проблемами, которые ставит и анализирует марксизм. И тогда ситуация изменится уже в плане содержания, появятся люди, для которых это будут непросто какие-то модные теории или западные тренды, а это будут ответы на жизненно важные вопросы из их собственной повседневной жизни.

Каковы перспективы развития левых партий в мире? Каковы шансы упрочения позиций левого популизма?

Вопрос отчасти уже содержит в себе ответ. Мы видим страшный кризис традиционных левых партий в Европе. Мы видим интересную вещь, ведь левый популизм считался спецификой Латинской Америки, т.е. Европа, где устоявшиеся классы, где стабильные институты, где политика осуществеляется не столько лидерами, сколько организациями, причём организациями, укоренёнными в повседневные жизни масс, кстати говоря укоренёнными не только демократически, но и бюрократически, такая политика была очень институализирована, хорошо организована, по-своему очень органична для Европы, для рабочего класса, в том числе нового рабочего класса, что связано с массой белых воротничков появившихся в шестидесятые годы и была очень хорошо представлена старыми социал-демократическими и коммунистическими партиями. Кстати говоря, именно они вытесняли более радикальные силы, которые стеснялись в университеты, в «академические гетто», пользуясь метким выражением Перри Андерсона. Что происходит дальше, ослабление структуры рабочего класса и изменения в характере наёмного труда в развитых капиталистических странах, привели к тому, что вот все эти связи распались. Значительная часть рабочих оказалась предана старыми партиями, которые искали новую социальную базу в лице среднего класса. Мы видим, что многие рабочие стали голосовать за Национальный фронт, причём сама партия стала сдвигаться влево из партии озлобленных мелких буржуа к партии фрустрированных рабочих, социальная база изменилась. Ответом на эти изменения влево оказался левый популизм Джерими Корбана, Меланшона, "Подемос", "Сириза" и другие. Что сразу обнаружилось? То, что левый популизм оказался очень неустойчив (пример "Сириза" очень показателен) вы видите некое левопопулисткое движение ,которое приходит к власти и тут же проваливается. И в этом смысле "Сириза" стала очень важным уроком, потому что последующие неудачи "Подемос" связаны с тем, что сами избиратели "Подемоса", посмотрев на Грецию и видя сходство, резко охладели. Одновременно это совпало с кризисом левого популизма в Латинской Америке, где он максимально отработал свои возможности в конце 1990-х-начале 2000-х гг. (Боливарианская революция, левый перронизм Нестора Кишнера в Аргентине). Достаточно взглянуть на сегодняшнюю Венесуэлу, чтобы понять, что эта модель не очень успешно работает.

На мой взгляд, гипотеза должна быть такой, что в процессе своего зарождения левые силы должны пройти через этап популизма, но они должны стараться пройти его как можно быстрее, т.е. выйти из него и откристаллизировать некие новые институты и системоустойчивые отношения, которые позволят работать не в логике бюрократии, как это происходит в жизни, а в логике демократического представительства. В Англии это удаётся, в Греции это уже не удаётся, в Испании и Франции посмотрим, что будет дальше. Опять-таки мне кажется интересным, что будет происходить в России. Как только политический спектр раскроется, как только мы выйдем из положения, когда мы имеем даже не однопартийную, а полупартийную систему, когда даже единственная партия не является партией по сути, и перейдём к реальной политической борьбе, то объективная потребность в каких-то силах на левом фланге возникнет, просто в силу социальной структуры, в силу объективных границ неолиберализма. В этом случае действительно встанет вопрос о том, чтобы формировать новое левое движение, которое тоже будет носить в себе некоторые популистские черты, но надо учитывать уроки Западной Европы, Латинской Америки. Популизм – это очень удобная форма для того, чтобы начинать борьбу за власть, и очень опасная форма для тех, кто реально собирается править страной, править преобразованием. Поэтому из популистской фазы нужно выйти, как можно скорее, кстати, я только что закончил книжку, которая лежит в издательстве ВШЭ, где этот тезис более развёрнуто доказывается.

Мы уже немного затронули этот вопрос. Но всё же, от международный повестки, перейдём именно к Российской Федерации. Какова возможность развития левого движения в России?

Объективная социальная природа общества такова, что оно нуждается в представительстве, уровень радикализма — это другой вопрос, он кстати опять же будет определён не идеологией, не тем, что хотят теоретики, а остротой кризиса. Один из парадоксов состоит в том, что уровень радикализма любых реформ и революций определяется политикой предыдущих властей на предшествующем этапе. Мне кажется, что сейчас процесс движется в сторону радикализации. Когда власть не понимает масштабов кризиса и долгосрочных и даже краткосрочных последствий своих действий, это ведёт нас к тому, что уже этот политический цикл будет чреват массой неожиданных последствий. При всём этом, левое движение нужно на выходе, а не на входе в кризис.

Задача левых состоит не в том, чтобы расшатывать власть, она сама себя расшатывает гораздо более энергично, чем это делают любые оппозиционеры. К примеру, Сергей Удальцов, который недавно вышел из заключения, он очень активно пытался расшатывать, но власть несильно пошатнулась, вот он сейчас выйдет и увидит, что за время его отсутствия власть таки сильно расшаталась, несмотря на то что его не было. Задача состоит в том, что надо предложить конструктивную альтернативу, опирающуюся на представления о новом значении общественного сектора экономики, о социальных задачах, восстановлении социального государства. Но социальное государство - ни в коем случае государство распределения. Почему-то эту идею левым постоянно навязывают, что вы якобы выступаете за более справедливое распределение, даже говорит партия «Справедливая Россия». Это ужасно. Потому что распределение - это тупик, если вы не имеете возможности провести структурные реформы производства, к примеру, как Венесуэла. Принципиальная задача в том, чтобы создать новую структуру производства в России. За четверть века неолиберализма, ведения разговоров о реиндустриализации, импортозамещении, оцифровке всей экономики ничего сделано не было. Потому что роль и значение общественного сектора, как мотора, локомотива развития экономики, не была воспринята во многом потому, что она была несовместима с идеологией неолиберализма в экономике. Но понятно, что вы же не можете вернуться назад в систему Советского Союза. Т.е. очень многие вещи должны быть разработаны и поняты заново, опираясь на идеи того же Кейнса, ревизионистов 60-х–70-х гг., на Отто Шика и прочих. Это идеи, которые уже в конце 60-х гг. были очень распространены, тогда это всё было подавлено в пользу неолиберализма. Когда неолиберализм показал свою исчерпанность, возникает необходимость вернуться к этому комплексу экономически-социальных идей, на мой взгляд, очень актуальных, тот же Колецкий, старик Кейнс и следующие поколение теоретиков.

Как вы относитесь к партиям и движениям, которые называют себя «левыми», КПРФ, "Левому фронту", "Коммунистам России"?

Во-первых, они очень разные. КПРФ давно уже перестало быть не только левой партией, оно перестало быть партией, стало частью нынешней системы правления, причём частью слабой по оказанию оппозиционных услуг населению, как их удачно окрестил Анатолий Баранов. Как он сказал: «КПРФ — это не партия, а лицензированная государством монополия по оказанию оппозиционных услуг населению». Проблема в том, что она и эти услуги уже плохо оказывает. "Коммунисты России" – это проект, это не политический проект, а именно проект, не скажу коммерческий, но точно бизнес-проект. Опять таки они существуют только в тени КПРФ, если КПРФ разваливается или уходит с политической авансцены, то и "Коммунисты России" никому не нужны. А вот, что касается радикально низовых движений типа "Левого фронта" и "Рот фронта", у них проблема другая, потому что "Левый фронт" сыграл свою роль в 2011-2012-х гг., не имея чёткой структуры, идеологии, программы, он практически распался, а "Рот фронт" оказался в состоянии, когда довольно много молодых активистов были привязаны по сути к сталинским структурам, ещё унаследованным по сути от РКРП, и в этом смысле "Рот фронт" демонстрирует идеологически хорошую, правильную идейную позицию, свойственную классическим коммунистам. С декларированными идеями там всё в полном порядке, но с политической практикой всё не в порядке, нет структуры, которая обеспечивает нормальную политическую практику.

Я думаю, что левое движение будет придумано заново в России, т.е. оно не родится из существующих сил, групп. Эти группы могут дать отдельных активистов, людей, обладающих политическим опытом. К примеру, даже люди прошедшие через школу КПРФ, что-то полезное могут оттуда вынести, как сказал Василий Колташёв, он по крайней мере научился проводить собрания: оформление, составление протоколов, бюрократическая часть отработана безупречно, тоже нужно в реальной жизни. Известную историю про Дениса Зоммера , перешедшего из КПРФ в ОКП, все знают, если надо написать обращение, составить заявление на митинг, лучше него это никто не сделает. Новое поколение активистов будет создавать движение, вот, ваше поколение, потому что оно может привлечь отдельных лидеров, отдельных идеологов, экспертов из старшего поколения из других групп, но динамика, драйв придёт из поколения, которое было аполитичным ещё полгода, год назад. Через политизацию протестного движения будет формироваться новая кадровая база, это с одно стороны, а с другой стороны через политизацию социальных активистов, которые тоже были раньше заняты своей детской площадкой, гаражами, парковками. Их объективная необходимость к политизации будет толкать скорее всего влево, но не обязательно радикально, скорее к социал-демократическому направлению, из условных "навальнистов" могут возникнуть леворадикалы, из "социальщиков" скорее социал-демократы. Но в любом случае, эти два течения будут заинтересованы в работе друг с другом, и всё это нужно будет собрать. Нужно будет взять гаечный ключ, отвёртку и все элементы смонтировать, а элементы уже потихоньку возникают.

Перейдём к актуальным процессам в социальной сфере, как вы относитесь к идеи повышения пенсионного возраста?

Сложно отношусь. Говорить, что пенсионный возраст нельзя поднимать ни в коем случае будет неправильно: люди живут дольше, слава Богу, и более того, многие люди заинтересованы в том, чтобы оставаться дольше на работе, чтобы их трудовые права в качестве работников охранялись, чтобы никого насильственно на пенсию не выгонял. Но если пенсионный возраст и поднимать, то не так, как это делает нынешняя власть. Это не может быть за счёт уменьшения прав работников, иными словами, если у человека есть право выхода на пенсию в 60 лет, то это право должно быть за ним сохранено, может быть, как одна из альтернатив. Может быть, сработала бы гибкая пенсионная система, когда Вы имеете возможность выхода на пенсию в 60, 65, 70 лет, у вас три варианта. Каждый из них обеспечен определёнными гарантиями, которые варьируются в зависимости от того, каков ваш трудовой вклад и т.д. В этом смысле, я ничего страшного не вижу, но невозможно принудительное отчуждение прав, вот то, что делают сейчас. И против этого надо бороться. Пенсионная реформа, конечно, нужна, и она нужна как из интересов самих пенсионеров, так и из интересов самого воспроизводства общества. Ведь надо понять, почему люди работают дольше, потому что зарплаты маленькие и пенсии маленькие, или потому что им интересно работать, или потому что их карьерный и творческий потенциал не исчерпывается 50-60 годами, т.е. все эти возможности надо учитывать. В любом случае, это способ стимулирования экономики, потому что опять-таки увеличится спрос, в этом плане сегодняшняя реформа контрпродуктивна, т.к. она не решает этой задачи, не стимулирует экономику, она пытается решить проблемы предпринимателей за счёт рабочих, это даже для капитализма и его динамики не всегда лучшее движение.

Как можно решить проблему безработицы, и какова степень её остроты?

Объективно, ситуация такова, что безработица в России не является проблемой, потому что у нас очень низкая зарплата и слабо обеспеченные трудовые права. Безработица становится крупной структурной проблемой, когда с одной стороны, права защищены, зарплаты высокие, а с другой, нет стимулов для роста экономики и создания новых рабочих мест, что характерно для пресловутой рейнской модели, для Германии или Франции, у вас тогда возникают очень серьёзные проблемы с безработицей. Даже в США, где права трудящихся хуже защищены, а экономика более динамичная, там эта проблема не является очень острой, там возникает другая проблема, проблема миграции, когда мигранты из Мексики отнимают рабочие места и сбивают заработки. Если обратить внимание на американскую политическую дискуссию, там тема безработицы где-то на втором – третьем месте, а на первом месте, кстати, как и в России, будет тема плохих рабочих мест. Парадоксальным образом Россия в этом смысле больше похожа на США, чем на Западную Европу. Наш рынок труда ближе к американскому, т.е. рынок труда довольно гибкий, с очень большим количеством неформальных отношений, где работник плохо защищён, но легко находит работу. Европейская модель прямо противоположная, она гораздо более социально эффективна, но у неё есть другие проблемы. При условиях экономической стагнации она даёт негативные результаты, именно поэтому, нужна в том числе левая программа экономической экспансии. Левые не могут просто защищать права трудящихся, не предлагая одновременно механизмов стимулирования экономического роста. Что хорошо отличает Джерими Корбана, если вы почитаете его программу, то там экономисты поняли эти обстоятельства, и очень чётко прописали: мы за сохранение и повышение социальной защищённости, но обеспечено это будет не налогами, не перераспределением, а экономическим ростом, для которого мы предлагаем целый ряд стимулов, в том числе государственные инвестиции, технологические программы. Почему мне нравится эта программа, которую написали мои ближайшие друзья - это общий тренд мысли, который необходим, и поэтому в России невозможно бороться за повышение социальной защищённости, не создавая одновременно стимулов для экономического развития, иначе мы придём к негативной ситуации, когда мы не сможем обеспечить социальные права.

Какие рекомендации вы можете дать молодым политологам и Совету молодых политологов РАПН?

Как сказал Ленин: «Учиться, учиться и ещё раз учиться !» Кстати, очень интересно, в советское время всюду висело это «учиться, учиться», но мало кто знал, что история высказывания была интересная. Ленин приехал на съезд комсомола, и произнёс этот неумирающий лозунг, но комсомольцам его слова не понравились. Потому что они ждали, что он их призовёт к борьбе, крушить буржуев или что-то в этом роде, а им говорит, ребят вам вообще-то поучиться не мешало. Я думаю, что рекомендация Ильича была правильная. Учиться – это первое, а второе – усвоить и прожить политологию как нечто, связанное с практической жизнью общества. Что было в России до пореформенного нынешнего либерально-авторитарного состояния: с одной стороны, политология была отчуждена от потребностей общества, а с другой стороны, была сведена до обслуживания конкретных начальников, политиков, функционеров, буквально стала политтехнологией. Для того, чтобы политтехнологии были преодолены и заменены политологией как наукой и призванием, пользуясь здесь веберовским понятием призвания, нужно уйти от заказа и перейти к потребностям, понятно, что без денег никто не живёт, ибо деньги всем нужны, в техническом смысле заказ всегда тоже нужен, потому что жить на что-то надо, но основой работы должен быть не заказ, а общественная потребность. У нового поколения политологов есть очень счастливый шанс, потому что, повторюсь, эта потребность будет проявлена и, возможно, она будет давать в том числе получение заказов. Будет то счастливое сочетание, когда можно делать то, что считаешь своим призванием и ещё получать за это деньги. Если с этим повезёт, то это будет очень здорово.

#марксизм #безработица #пенсионныйвозраст #молодежь #финансовыйкризис #Кагарлицкий #популизм #левоедвижение #левые