Интервью с арабистом Сергеем Демиденко
Известно, что в сирийском конфликте задействованы множество стран. Как принято полагать: они действуют в коалиции с США, но преследуют ли они там свои интересы?
Нет, безусловно, никаких интересов там нет. Специфика отношения ЕС ко всем политическим проблемам Ближнего востока заключается в том, что никаких интересов там нет и никогда не было. Фактически они предпочитают действовать в русле политических интересах Соединённых Штатов, маскируя это общими интересами развитого цивилизованного сообщества, будто бы цели у всех идентичны – победить диктатуру, преодолеть нестабильность, сделать регион более управляемым и т.д. По факту у ЕС просто нет там никаких интересов. Почему? Если говорить о сирийском конфликте, потому что нет никакой материальной заинтересованности. На самом деле вопрос об интересах США в сирийском конфликте тоже до сих пор висит в воздухе, потому что, когда в 2011 году начиналась гражданская война в Сирии, госсекретарь Соединённых Штатов Хиллари Клинтон заявила о том, что у США нет и не может быть никаких интересов в Сирии, это внутреннее арабское дело. Что они и подтверждали своими политическими действиями вплоть до 2014 года, точнее будет сказать до 2015, когда осенью мы ввели войска в Сирию. До этого Соединённые Штаты демонстрировали потрясающую индифферентность по отношению к сирийскому конфликту. В 2013 году в июне месяце они даже не стали подвергать сирийский режим никаким репрессиям, хотя у них были все для этого основания, несмотря на то, что у нас были все возможности нанести ракетную бомбу или какой-либо другой удар по Дамаску. Они этого не сделали. И дальше Штаты пытались всячески отстраняться от Сирии, потому что не для того Обама уходил в 2011 из Ирака, чтобы в том же 2011 году вернуться туда, но только в Сирию, тем более, что материального интереса там нет никакого. Фактически, активизация американской позиции на Ближнем Востоке, а следом за ними европейского и вообще всего западного сообщества, началась только после осени 2015 года, когда мы развернули там свою операцию ВКС, когда создали базу «Хамимим», когда реконструировали базу в Тартусе и включились в этот конфликт. Тогда в Америке начали раздаваться голоса, что Обама проигрывает стратегическую инициативу Путину, и, скрипя сердцем, американцы были вынуждены в это дело влезать и формировать эту коалицию в составе западных государств и какую-то региональную коалицию и пытаться не бороться с сирийскими режимами, не противодействовать «ИГИЛ», а противодействовать нашей активности в Сирии. То есть, фактически, здесь политика в концентрированном виде, никакой экономики нет. Это просто как политический бихевиоризм, в котором Россия стала полностью стимулом, а они, скажем так, дали ответную реакцию.
По вашему мнению, различие культур западного и восточного миров мешает взаимодействию или не играет особой роли? При этом рассмотрим понимание политики народом восточного мира и взаимодействие правительство-правительство.
Этот вопрос крайне специфический. Я сторонник идеи глобализации в данном вопросе. В конечном счёте, все эти неравенства и религиозные различия полностью нивелируются под действием чисто материалистических обстоятельств. Другое дело, что в этом глобальном контексте мы должны говорить о феномене Ближнего востока. Понимаете, феномен Ближнего востока очень материалистичен и зиждется он на искусственности государств Ближнего востока. Они же создавалась колонизаторами, о чём говорят ровные границы ближневосточных государств. В них был нарушен естественный процесс образования государства, то есть, фактически, рамками искусственных навязанных границ оказались зажаты плохо уживающиеся разные этно-конфессиональные группы. Таким образом это породило феномен глобальной нестабильности. И в рамках этой концепции, этой парадигмы идентификация населения происходит не по признаку принадлежности к той или иной стране, а по принадлежности к той или иной общине. Это скорее порочность данного исторического момента, поэтому Ближний Восток такой нестабильный, такой недоговороспособный, это регион, который порождает значительное количество угроз для золотого миллиарда в целом и для нас в том числе. Этот момент, наверное, будет преодолён, но сейчас Ближний Восток находиться в новой ситуации поиска идентификации, ответа на вопрос: на какой же основе им строить своё будущее. Тот же самый феномен «ИГИЛ», как бы этот тезис не звучал провокационно или сенсационно, через этот цивизационный проект шёл поиск самоидентификации арабов, которые пытались дать отпор новым колонизаторам в лице Соединённых Штатов, России, арабских монархий, Ирану, Израилю и так далее, я говорю про суннитский мир в данном случае. Они пытались создать свой новый концепт, чтобы на этой основе создать что-то исконно своё арабское, которое вновь приведёт их в лидеры всего развитого мира. Проект «ИГИЛ», безусловно, несостоятельный, как и любой другой радикальный религиозный проект. Они, фактически, пытаются устроить государство на тех основах, которые были прописаны для урегулирования жизни общины 7 века. Тем не менее они зовут туда своих арабских братьев и предлагают на этих основах создать государство, но в основе всех этих концептов лежит идея о поиске нового справедливого мироустройства, справедливое персонально для арабов, персонально для мусульман. Поэтому под прессингом чисто материалистических причин формируется схема стимул-реакция, только здесь мы поменялись местами: развитый мир считается стимулом, а они дают ответную реакцию в виде «ИГИЛ» говорить о каких-то глубоких цивилизационных различиях я бы не стал, ведь речь идёт не об этом различии, а о конкретном геополитическом контексте, в котором существует это противоречие. Арабский мир сопротивляется. До этого он сопротивлялся колонизаторам, потом он сопротивлялся империалистам. То есть они свою идентификацию ищут через призму противостояния с Западом: все что у нас хорошо – на Западе плохо; у них свой либерализм полочный, выдуманный людьми – у нас своя истинно исламская демократия, основанная на коранических ценностях и постулатах; у них там порочный и безбожный марксисзм- коммунизм – у нас свой арабский глубоко религиозный социализм. Они все время ищут идентификации, ищут с чем прийти в мир, а в основе этого, как я уже сказал, лежат сугубо материалистические причины, а именно то, что этот весь мир искусственный, государства, созданные не народами, населяющими этот регион, а колонизаторами.
Стало известно, что курдская сторона готова заморозить результаты референдума для диалога с Ираком. Так что же это: манипуляция или попытка найти выход из сложившейся ситуации?
Весь этот референдум затевался только лишь ради того, чтобы закрепит свой контроль над Киркуком. В основе концепции иракских курдов ещё со времён Мустафы Барзани, основоположника демократической партии Курдистана, лежала концепция о достижении максимальной независимости и автономии, но в рамках Ирака. Никогда они не собирались из Ирака выходить, потому что прекрасно понимали все геополитические издержки, которые они понесут после выхода. Поэтому для них идеальное состояние – это то, которое они обрели после 2003 года, когда они сосуществуют как самостоятельное государство в рамках Ирака, а они самостоятельное государство, ведь, как говорят американцы, если что-то летает как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это скорее всего утка, следовательно, если у чего-то есть свой парламент, своё правительство, свой президент, свои вооружённые силы и своя государственная символика, то это скорее всего государство, а не что-либо другое. Вот это и есть арабский Курдистан. И для них в этой ситуации абсолютно невыгодно выходить из Ирака, что они и продемонстрировали, потому что прекрасно понимают, что это настроит против них Турцию, против них настроит Иран, Соединённые Штаты и далее по списку, а вот закрепить свой статус над Киркуком, контроль над ним – это то, что им нужно. «Киркук – это наш Иерусалим» - так они говорят, говорили всю жизнь, и именно так они и действуют. С 2003 года планомерно деарабизировали Киркук: они либо силовым путём вытесняли оттуда арабов, либо выкупали у них собственность, и сейчас Киркук, фактически, является курдским регионом. референдум прошёл и в Киркуке тоже. Да, они вывели свои войска из Киркука, чтобы не провоцировать вооружённый конфликт, и при этом сейчас, я практически уверен, торговля начнётся вокруг Киркука. Они вывели войска и сказали: «Давайте договариваться». А о чём договариваться? Я уверен, что о Киркуке. Все остальное у них есть, им больше ничего и ненужно. Обретение контроля над нефтяными залежами, которые располагаются вокруг этого города – это то, что им больше всего нужно. Не очень стабильная социально-экономическая ситуация в иракском Курдистане. И референдум был затеян старыми партиями – Демократической партией Курдистана и Патриотическим союзом Курдистана, а новые партии Курдистана (такие как «Гаран», например) сразу говорили, что этот референдум – это попытка отвлечения внимания населения от насущных социально-экономических проблем. Референдум проводится для того, чтобы люди не думали о другом. Вот и все. Сейчас они начнут торговлю вокруг Киркука и, в конечном счёте, пропитаются поставить его под свой контроль. И вся эта история опять же чисто материалистическая.
Насколько реально создание независимого государства Курдистан в целом? Где создание этого независимого курдского государства реальнее: на территории иракского или сирийского Курдистана?
Это невозможно. Во-первых, потому что сами курдские общины они уже расколоты – иранские, турецкие, сирийские и иракские курды живут по-своему. У иранских и у сирийских курдов, фактически, нет никаких экономических основ для деятельности, то есть они не могут создать своё государство в силу того, что им просто нечего будет есть. У турецких курдов своя достаточно долгая история. Здесь идёт разговор о Рабочей партии Курдистана и об экономических основах её деятельности, а там были и бизнесы, и «крышевание», и чисто бандитские методы – в общем, классическая большевистская экспроприация, которая имела место быть до 1907 года, когда обкладывались налогами бизнесмены, когда налоги на борьбу собирали с иракских курдов, которые имел даже отели в курортных зонах и т.д. Реальные экономические основы для создания государства есть только у иракских курдов. А теперь давайте подумаем, будут ли иракские курды делиться своими деньгам с турецкими курдами, сирийскими курдами и иранскими курдами? Ответ очевиден – они не будут делиться, потому что на эти все богатства сразу захотят наложить лапу и РПК, и сирийские курды, и иранские курды, ежели вдруг такой прецедент создаться. Совершенно очевидно, что этого не произойдёт никогда. Каждый уже тянет одеяло на себя, каждый уже провозглашает эту идею национального суверенитета просто как некую дань политической традиции. Так уж принято среди курдской политической элиты стремиться к независимости. Но это, понимаете, потерянный рай, это земля Святого Иоанна: мы туда все время едем, но никогда мы туда не приедем. И через это опять же шёл момент национальной самоидентификации: если ты хороший курд, ты стремишься к национальной независимости; если не стремишься – ты курд плохой. Вот они и исполняют эту обязательную программу, как исполняют обязательную программу фигуристы.
Президент Эрдоган ставил под вопрос истинность Европейского союза, называя его «христианским клубом». Можем ли мы, рассматривая ситуацию с Турцией, сказать, что ЕС – закрытое объединение, разыгрывающее религиозную карту? Либо они все же апеллируют иными вещами, не принимаю Турцию?
Конечно же Европейский Союз руководствуется иными вещами. Дело не в религии. Эта история о «христианском клубе» тянется еще с 80-х годов, что Турция пытается таким образом противопоставить христианский мир, который христианским, по большей части, уже давно не является, и себя – мир мусульманский, который не принимается равным этими Золотыми миллиардами. Дело на самом деле не в этом. Дело в том, что Турцию просто нельзя принять в Евросоюз, в силу того, что, когда они откроют границы и, гипотетически, примут Турцию, ослабив этот таможенный и пограничный режим, колоссальное количество курдов, арабов, турков, армян устремятся в Евросоюз, и тогда проблема с беженцами, которая имела место быть в 2015-2016 годах покажется Европейскому Союзу, скажем так, детскими игрушками, по сравнению с тем, какие социально-экономические проблемы придётся тогда решать странам Евросоюза. Потому что Турция – это государство несбалансированное в экономическом плане, там нет социальной устойчивости, развитой экономики. Также, не стоит забывать, что есть две фактические Турции: западная развитая и Турция восточная, где располагается турецкий Курдистан, где до начала 80-х годов наличествовал банальный феодализм; там жили по тем законам общественного развития, которые были характерны для 14-15 века. Именно этому Евросоюз никогда не примет Турцию, опасаясь социальной дестабилизации, социально-экономической дестабилизации. Это первое. А второе – это то, что терять Турцию тоже нельзя, потому что она является колоссальным рынком сбыта, туда выведены многие сборочные производства. По выражению Николая II, это порождает некое средостение Турции и Европейского Союза. То есть они и не принимают Турцию, и далеко от себя не отпускают, да и она не может уйти, потому что уже включена в эту систему финансово-экономических связей с Европейским Союзом и достаточно плотно. Впустить её туда нельзя, потому что не решены социальные проблемы, не решены этно-конфессиональные проблемы, есть территориальные проблемы: пограничный конфликт с Сирией был из-за Александреттского Санджака, был и есть конфликт с Кипром из-за Северного Кипра; есть колоссальные проблемы с курдами, есть проблемы с Арменией. Проблем полно, и все это пускать в Евросоюз? Он существует на иных политических и идеологических основаниях. В добавок, в Турции сейчас ещё есть большие вопросы к Эрдогану и его политическим амбициями стать новым диктатором или стать новым Мустафой Кемалем, ну до него он, конечно, не дотянет, но вот эти авторитарные нотки вполне прослеживаются в его политическом дискурсе, как принято сейчас говорить. Все это, безусловно, является причинами того, что Евросоюз даже не рассматривает возможность принятия Турции в сои ряды, но в то же время, как я уже сказал, экономические связи очень прочные. Не принимая, они в то же время не отпускают. Это нужно понимать, что Турция никуда от Запада не уйдёт. И все наши разговоры, что Турция повернётся к России – это все бессмыслица. Никуда она не повернётся. Нам банально нечего Турции предложить, кроме оружия.
Как бы вы прокомментировали тот факт, что США хочет выйти из ядерного соглашения, в связи с несоблюдением Ираном условий?
На мой взгляд, это просто популизм Трампа. Иран все соблюдает. Ни одна из инспекций МАГАТЭ, начиная с 2004 года, не подтвердила наличие у Ирана разработок в плане создания ядерного оружия, которые бы хоть немного приближали Иран к этому священному моменту создания ядерной бомбы. Не считая того, что сам Али Хаменеи несколько раз объявлял харамом производство ядерного оружия. Несмотря на то, что у Ирана банально нет технологий для обретения ядерного оружия, потому что, во-первых, у него просто не из чего сделать оружейный плутоний, и вот те руды урановые, которыми Иран обладает, настолько бедные и настолько загрязнены молибденом, что сделать что-то взрывающееся невозможно практически. Вокруг Ирана создана некая информационная реальность западными средствами массовой информации, в которой Иран представлен, как угроза мировому сообществу. И эти угрозы мировому сообществу, скажем так, они фетишизированы. Эту угрозу постоянно трясут то перед Западом, то ещё перед кем-то, заявляя (в первую очередь США), что Иран – это тоже самое что и Северная Корея, его нужно поставить под контроль, весь его вооружённый потенциал можно быстро локализовать, иначе произойдёт что-то ужасное. Но дело здесь не в угрозе, исходящей от Ирана, для всего мира, а дело в том, что Соединённые Штаты до сих пор не могут смириться с тем, что на Ближнем востоке существует абсолютно не подконтрольная политическая величина. Иран не подконтролен никому: ни США, ни России. Если мы внимательно прочитаем конституцию Ирана, то мы увидим, что там красной нитью проходит не только экспорт исламской революции, но и антиимпериалистическая борьба. То есть, понимаете, Иран действует в русле условной ближневосточной левой парадигмы. Конечно, США никогда не откажется от давления на Иран. Последний всегда действует, исходя в первую очередь из собственных национальных интересов, а потом уже руководствуется союзническим долгом. Поэтому сейчас в США Трамп пытается осуществить очередной акт политического давления на иранский режим. Плюс, это, конечно, плевок в сторону администрации Обамы, которая якобы что-то сдала Ирану, якобы проявила слабость перед лицом противостояния с этим мифическим агрессором. Вот, собственно говоря, все. То опять-таки некая часть политического танца Трампа, который никак не может определиться с сутью своей политической парадигмы. Он не знает, что ещё сделать на Ближнем востоке. Потому что как быть на Ближнем востоке не знает никто. Ещё не исключаю, что это один из способов давления на Сирию. Потому что известно, что главным союзником сирийского политического режима является далеко не Россия, а Иран. Давление на Башара Ассада и параллельно давление на иранский режим являются, наверное, просто частью появляющейся ближневосточной стратеги новой республиканской администрации, которая сейчас выискивает ходы, выискивает какие-то способы сделать регион более управляемым. Вот не исключаю, что это нужно рассматривает в этом контексте. Понимаете, пересмотреть ядерную сделку – это фактически вернуть ситуацию в русло противостояния. Может быть, он и пересмотрит сделку, может быть он и выйдет из этой сделки и начнёт подвергать Иран прессингу. Это сделано будет для того, чтобы опять ввести режим санкций, ещё больше дестабилизировать экономическую ситуацию и через это ещё более ослабить режим. Возможно, расчёт в этом. Ну, посмотрим, как обернётся.
Сменим вектор в сторону взаимодействия России со странами Ближнего востока. Недавно в Россию приезжал король Саудовский Аравии. Какие перспективы развития отношений вы видите на данном этапе?
Никаких. Никаких перспектив развития я не вижу. То, что король Саудовской Аравии приезжал сюда – это просто обстоятельства времени и места. Мы оказались в данный конкретный исторический момент относительно успешны на сирийском треке. Мы поддержали режим Башара Ассада, иначе неизвестно, как бы сложилась его политическая судьба. Мы и Иран. Но для Саудовской Аравии свержение режима Башара Ассада – это уже дело принципа. Не зря них все это дело затевали в Сирии, не зря поддерживали «ИГИЛ» и «Джебхат ан-Нусра», не зря они поддерживали всю сирийскую оппозицию. Не для того, чтобы Башар Ассад усидел, в то время, как они вложили в это дело колоссальные миллиарды долларов. Таким образов, я думаю, Саудовская Аравия выискивает некие политические ходы, за счёт которых она может в глобальном или региональном плане ослабить режим Башара Ассада, подточить его, нанести по нему окончательный сокрушительный удар. Это просто зондирование почвы. То, что мы подписали какие-то договоры – это на самом деле ни о чём, потому что с Саудовской Аравией у нас подписано два крупных договора на поставку вооружений. Ни одного патрона не поставлено, ни одного доллара не заплачено. Просто, если Саудовский король с кем-то встречается, то обязательная часть политического политеса что-то подписать. Наши дипломаты прекрасно знают, что они ничего не будет покупать, и мы ничего туда не будем поставлять. Я думаю, разговор скорее всего шёл о Сирии. Инвестировать в нас они тоже не собираются, если уж они не инвестировали в те самые приснопамятные жирные годы, то что уж говорить сейчас о каких-либо саудовских инвестициях в условиях падающего рынка. Тем более, что я не уверен в возможностях Саудовской Аравии как-то серьёзно инвестировать в Россию. Связано это в первую очередь с желанием вывести на IPO «Saudi Aramco» - главная нефтедобывающая и нефтепроизводящая компания Саудовский Аравии, которая всегда находилась под тотальным государственным контролем. Тот факт, что в этом году они заявили о проведения IPO «Saudi Aramco» и, по-моему, первые этапы уже провели, говорит о том, что это им как раз нужны инвестиции. Исходя из анализа этой ситуации, я полагаю, что это просто зондирование почвы на сирийском треке. Больше ничего им от нас реально не нужно. Оружием они закормлены по самое некуда, они закупали новейшие из доступных образцов натовского вооружения, и с учётом того, что они не умеют из этого стрелять, не умеют на этом летать, не умеют это взрывать, это просто часть ближневосточной монархической ментальности: нужно иметь много оружия – это создаёт иллюзию безопасности. Как они умеют управляться с этим оружием, показала война в Йемене. Вот и все. Поэтому перспектив особых я не вижу, просто так сложилась част конъюнктуры в Сирии, которая требует политического участия монархических саудовских кругов для того, чтобы добиться перелома ситуации в Сирии в пользу Саудовской Аравии и против, соответственно, нас и Ирана. А мы в этом не очень стабильны, потому что мы всегда говорили, что-то дело не в режиме Башара Ассада, и вряд ли м будем упираться, чтобы сохранить этот режим, несмотря ни на что. Это принципиальное дело для Ирана, но не для нас. Россия, входя в Сирию, руководствовалась совершенно иными соображениями, и Башар Ассад в этих соображениях занимал третье, если не десятое, место в целостности и сохранности этого режима. Так что, дело лишь только в этом, а все будет зависеть от того как мы будем вести себя в Сирии будем мы там успешны, значит ещё раз приедет. Не будем мы успешны – через полгода он опять объявит нас врагом и опять начнёт поддерживать каких-нибудь ваххабитов. Вот, собственно говоря, и все.
В своём ответе вы упомянули цели России, которые она преследовала, входя в Сирию. Можно ли сказать, что изначально это был ход ближневосточной политики Путина, чтобы укрепить свои позиции на внутриполитической арене? Или были глобальные цели?
Безусловно были цели международного плана. Я рассматриваю нашу активность в Сирии исключительно в рамках попыток размыть санкционный режим. То есть, в определённый момент мы стали уподобляться государственным изгоям, особенно после истории 2014 года со сбитым малазийским Боингом, тогда были вкручены санкции в полном объёме. И через действия в Сирии Путин хотел размыть санкционный режим, он хотел создать антитеррористическую коалицию. То есть, опять вернуть идеологию Второй Мировой войны, когда весь западный мир, включая Россию, борется против некоторого мирового зла. Поэтому мы вошли в Сирию, поэтому мы хотели создать антитеррористическую коалицию, хотели создать этот фон защиты от глобального исламистского зла. Но Америка, конечно, эту всю ситуацию тоже просчитала и начала действовать со своего Иракского угла. Мы делали ставку на режим Башара Ассада, а они ставили на курдов, на умеренную оппозицию, на условно умеренную оппозицию. Вот здесь нашла коса на камень. У нас этот расчёт по поводу размытия санкционный рамок не оправдался. А отступать нам уже было некуда в этой связи. Но мы же попытались выйти, вывести войска. Ещё весной 2016 года или летом, насколько я помню, Путин объявил, что войска мы выводим, сокращаем наше военное присутствие. Потом произошло несколько крупных провокаций, и со стороны Соединённых Штатов в том числе, которые заставили нас обратно вернуть эти войска. То есть, мы уже подумывали о том, как оттуда выскочить, а нас обратно туда втянули. Там было несколько бомбардировок конвоев, пошли разговоры о каких-то химических атаках, о преступлении против человечности, и тогда мы вынуждены были возвращать наши войска. Нас затягивали в этот конфликт и делали это целенаправленно, очевидно, от части для того, чтобы расшатать наше социально-экономическое состояние, потому что война в Сирии очень затратная. Во-вторых, я уверен, что нас в это втягивали для того, чтобы активизировать там своё военное присутствие и добиться там больших успехов, чем Россия. Что они на самом деле и сделали, захватив Ракку. Мы взяли Аллепо, а они – Ракку. То есть, по большому счёту, столицу «ИГИЛ» захватили проамериканские и прозападные силы, но не войска Башара Ассада. И здесь формируется такая ситуация, в которой нас начинают переигрывать на этом сирийском треке, и это опять же будет способствовать тому, что мы будем наращивать своё военное и своё политическое присутствие в Сирии. Может быть, опять, помимо ЧВК Вагнера и ЧВК Туран какое-то ещё ЧВК появится, может быть, мы увеличим там количество наших самолётов, ракет, может сейчас опять авианесущий крейсер российский двинется к сирийским берегам и т.д. И здесь на фоне всего этого и на фоне предстоящих выборов, конечно, Путин вынужден активизировать все, что сейчас происходит на ближневосточном треке, потому что за счёт этого он укрепляет свои предвыборные позиции и укрепляет свой престиж на международной арене, та как, что же греха таить, с нами начинают считаться только тогда, когда мы начинаем кидаться в кого-то ракетами. В противном случае, нас просто не замечают. И здесь я прекрасно понимаю В.В. Путина, что нужно затеять какой-то «шурум-бурум», опять закричать об имперских амбициях, заявить о своей выдающейся роли на международной арене. После этого на нас начинают обращать внимание. А сам статус России и главы России подразумевает, что мы должны иметь амбиции. Не будем же мы реально уподобляться какому-нибудь третьестепенному государству. Мы всегда позиционировали себя как великое государство, поэтому логика действий Путина вполне укладывается в логику исторического развития России.
Раз уж мы обратились к российскому участию в ближневосточных вопросах. Поговорим о подготовке кадров. Во многих ВУЗах сейчас активно развивается ближневосточное направление. В каких сферах будут наиболее востребованы специалисты по ближнему востоку в ближайшие 10 лет?
Поскольку, как я уже сказал, Ближний Восток – это, в первую очередь, политика. Экономически нам там ловить нечего. Поэтому, конечно, кадры, подготовленные в регионоведческом плане именно с ближневосточного угла, будут востребованы в дипломатии и в каких-то военных аспектах: либо это военные переводчики, либо специалисты по ведению боевых действий в условиях пустынь, например, потому что, вероятнее всего, мы будем наращивать там своё политическое присутствие, то, конечно, будут нужны именно специалисты такого плана. Сказать о каких-то хороших экономических перспективах я пока не могу. Вот военно-политические эксперты, безусловно, понадобятся и в большом количестве. Конечно, в этом плане, я вижу определённую перспективу развития ближневосточного регионоведения, потому что понадобятся ещё и специалисты, которые будут учить подобного рода специалистов. Окажется ли этот аспект обучения регионоведению уж сугубо востребованным на фоне запроса на Восток в целом? Конечно, вряд ли. Он не будет таким востребованным, как китайское направление или корейское направление, юго-восточной Азии направление, поскольку так будет развиваться в больших объёмах экономический контакт. А Ближний Восток, как я уже сказал, - это политика. Ещё очень важен вопрос религиоведения, который будет изучаться в сегменте этого ближневосточного регионоведения. Потому что все, что связано с исламом, с исламской традицией, напрямую касается и России. Ситуация в наших кавказских регионах, Татарстане и т.д. То есть, чтобы понимать, как функционирует радикальный Ислам, понимать все религиозные особенности, суть религиозных конфликтов, которые имеют место быть в исламе, в целом и, отчасти, в России они тоже есть. На ближнем востоке они острые, а у нас они дестабилизирующие. Этот аспект тоже нужно иметь ввиду, его нужно понимать и иметь специалистов, которые разбираются или, по крайней мере, ориентируются, и тогда будет легче локализовать какие-то внутрироссийские угрозы какого-то мусульманского сепаратизма, экстремизма и терроризма, угрозу распространения не системных идеологий, скажем так. Я сейчас скажу, наверное, крамольную мысль и не знаю, стоит ли ее вставлять в интервью, но эта ситуация может обостриться в условиях экономической дестабилизации в России. А как будет развиваться экономика России, пока ещё не понятно. Мы ещё не исчерпали тот запас прочности, который наработали в 2000-е годы. Когда этот запас подойдёт к концу, тогда вероятнее всего обострятся и различного рода внутриполитические проблемы и этнический и религиозный сепаратизм, в том числе. И тогда-то такого рода специалисты очень понадобятся спец. службам, дипломатическим службам и каким-то нашим политическим структурам.